Андрей Сидоренко: «Самоирония – оружие открытых людей и отличное пространство для роста»
13.02.2015
Художник Андрей Сидоренко успешно совмещает собственную художественную практику с кураторской работой в качестве сотрудника Института проблем современного искусства. Большую часть прошлого года он, по собственному утверждению, посвятил работе именно над кураторскими проектами. О вызовах времени, героях и антигероях, а также о том, чем опасна иллюзия собственного превосходства Андрей Сидоренко рассказал в интервью журналу ART UKRAINE.
Андрей, в своих работах ты часто поднимаешь темы пропаганды и агитации, героев и антигероев…
Да, я начал активно разрабатывать эту тему еще с 2010 года. Для меня пропаганда начинается тогда, когда желаемое начинают выдавать за действительное. Человек вообще уязвим перед пропагандой, особенно перед иллюзией, что он якобы имеет отношение к чему-то великому и значимому. Часто люди готовы поверить в любой вымысел, если он дает ощущение превосходства над другими. В ход могут идти и мифические истории, и образы легендарных личностей. Нужно лишь напрячь воображение.
На этом фоне и возникают герои и антигерои. Герои – это те, кому легче всего удается вжиться в предлагаемые социальные роли, антигерои же – те, кто может нарушить эту воображаемую идиллию.
Если говорить о России, то пропаганда в лучших советских традициях, о которой ты говоришь, там и сегодня работает…
Да, и эти новые (или хорошо забытые старые) мифы позволяют людям не решать реальные проблемы, а бредить вымышленными успехами.
Когда проблем накапливается слишком много, чтобы их не замечать, обязательно нужен внешний враг. Только так эта модель мировосприятия способна устоять. Об этом и одна из моих последних работ «Мяс-медиа» (по аналогии с масс-медиа). Люди тут охвачены эйфорией, каким-то шизоидным ура-патриотизмом.
Герои этой работы выглядят достаточно кровожадно, даже рты у них в крови. Это о том, что мнимое ощущение своего превосходства способно спровоцировать у людей агрессию?
Да, именно об этом. Нездоровая «повернутость» на своем могуществе, а также культ антагонизма ко всему внешнему превращаются в зависимость. А пропаганда с легкой руки масс-медиа становится способом оправдания насилия.
Мне кажется, процесс фашизации любого общества начинается именно с мифа о превосходстве и необходимости реванша. Неспособность признавать ошибки превращает людей в зомби, скорее готовых потерять свободу выбора, чем усомниться в собственных взглядах.
Даже осознавая катастрофичность этой ситуации, значительная часть общества начинает невольно мыслить коллаборационистски: люди шагают строем, верят пропаганде и надеются, что коллективная эйфория избавит их от столкновения с суровой действительностью.
Как повлиял на тебя последний год? Ты больше работал как художник или куратор?
В прошлом году я много работал над кураторскими проектами, большая часть которых была посвящена событиям, связанным с Майданом и войной. В марте 2014 года открылась выставка «Громадянський містицизм» – один из первых проектов о революции достоинства.
Сразу несколько проектов пришлись на осень прошлого года: например, проект «Теорія вірогідності» о кризисе реальности в актуальных условиях; проект «Воле-виявлення» в рамках последнего ART-KYIV Contemporary о взаимосвязи свободы и готовности идти на риск; а также проект «Длинный путь к свободе» в Чикаго, который мы курировали совместно с Алисой Ложкиной. Еще был важный проект Premonition в Saatchi Gallery в сокураторстве с Найджелом Херстом, Александром Соловьевым, Мариной Щербенко и Игорем Абрамовичем.
Несколько моих личных работ были представлены в рамках моих кураторских проектов. В основном, это было видео на тему событий на Майдане.
Раз уж мы заговорили о кураторской практике. Ты достаточно рано начал кураторскую деятельность. Сейчас ты курируешь проекты в Институте проблем современного искусства. Расскажи, как ты пришел к кураторской практике?
Стимулом к выбору профессии для меня стало то, что в нашей семье разговоры об искусстве были нормальной практикой. Но здесь есть и свои сложности: если ты родился в художественной семье, будь готов, что твое творчество будут рассматривать под увеличительным стеклом.
А в чем для тебя ключевые кураторские функции, какие задачи ты хочешь решать как куратор?
Я думаю, задача куратора – в создании концептуального поля, в контексте которого проекты художников прочитывались бы максимально осмысленно. Тогда у зрителя больше шансов приобщиться (в том числе, с помощью современного искусства) к изучению социальных и психологических проблематик. Поэтому я уверен, что и куратор, и художник сегодня не должны закрываться только в профессиональной среде, иначе художественная деятельность не способна инициировать перемены в общественном сознании. Это подтверждает и развитие социальных сетей. Сегодня появилась возможность слышать разные мнения о художественном процессе, и это не так уж плохо. Хуже, когда популярной становится практика мыслить одинаково.
Если же говорить о художественном опыте, то здесь важно задавать вопросы, на которые хочется искать ответ. Например, «Черный квадрат» Малевича, которому в этом году исполняется 100 лет. Что в нем особенного? Эта работа интригует, заставляет почувствовать, что не все можно понять не только с первого, но и с третьего раза. «Черный квадрат» – это жест недоверия к иллюзорности в живописи, ко всему, что на первый взгляд кажется понятным. Вообще, Малевич формировал новый тип восприятия, суть которого в том, что «очевидное – злейший враг истины».
Меня как художника всегда интересовала взаимосвязь формы и содержания, в частности, феномен поп-арта. Когда Уорхол начать начал тиражировать свои работы, поначалу это воспринималось как пропаганда консьюмеризма. Если абстракционизм научил зрителя поддавать сомнению все иллюзорное, то поп-арт заставил задуматься над теми, что методами визуальной рекламы можно продать что угодно. Если это удается сделать с Campbell Soup, этикетка которого выглядит привлекательнее содержимого, то что происходит при использовании методов рекламы в политике?
Кстати, если вспомнить советскую пропаганду, то там все тоже улыбаются и уверены в светлом будущем.
Мне кажется, твои работы в целом про коммуникацию индивидуума и социума. Можно ли считать тему отношений между человеком и социальным полем одной из ключевых для тебя?
Да, и в этих отношениях для меня важна тема свободы, которую иногда ограничивает та нездоровая социальная эйфория, о которой я говорил. Например, когда я смотрю постановочные советские фото с натянутыми улыбками, для меня это как реклама ада, что-то вроде «Welcome to hell!». Но когда-то это провоцировало в людях ожидание перемен, как сегодня реклама в глянцевом журнале.
Сейчас тоже достаточно тех, кто ностальгирует по совку. Моя задача в том, чтобы довести человеческую подверженность пропаганде до осознания и контроля. Если ты начинаешь анализировать или сомневаться, у тебя, по крайней мере, появляется альтернатива.
Украинское общество всегда было в этом смысле более свободным, чем российское. Здесь всегда присутствовала самоирония, поэтому музеификация истории и ложно-пафосный патернализм, если и приживались, то искусственно.
Ты, очевидно, много размышлял о советской ментальности. Не могу не провести здесь параллель: в последнее время жителей Донбасса достаточно часто сравнивают с советским населением именно из-за склонности цепляться за мифы, о которых ты говоришь…
Думаю, эта ментальность здесь законсервировалась именно вследствие изолированности Донбасса. Еще в XIX веке Маркс высказывал идею, что индустриализация приводит к культурной изоляции некоторых слоев общества. Это фактически культурное гетто: весь культурный багаж человечества здесь негде применить, здесь необходимы навыки выживания. Поэтому люди в этом регионе охотно хватаются за идеи местной политической элиты.
Вообще, тема изоляционизма сегодня актуальна как никогда. И не только когда мы говорим о культурных гетто, но и, например, о корпоративных отношениях. Возможно, это не такой яркий и драматичный пример, но в мире корпораций отношения выстроены по очень похожей модели: некоторые приемы управления мало чем отличаются от используемых правителями тоталитарных государств. Люди, привыкшие к этой системе, потом с трудом понимают, что можно жить иначе.
Проблема социальной изоляции Донбасса – это проблема борьбы с фобией внешнего пространства. Чтобы ее преодолеть, нужно найти идейную платформу, которая бы объединяла, а не разделяла людей. Важно избавляться от недоверия и искать пути взаимодействия.
Давай поговорим о твоих последних кураторских проектах. Так, в октябре прошлого года в Институте проблем современного искусства открылась выставка «Теорія вірогідності», задача которой состояла в осмыслении того, как социальные изменения сегодняшнего дня повлияют на день завтрашний.
«Теорія вірогідності» – это проект о кризисе реальности. О том, почему люди смотрят на одно и то же, а видят совершенно разное. Даже вера в логику и магическую силу разума иногда не помогает понять, что происходит вокруг. Суть этой проблемы в том, что в поиске разумных объяснений исчезает из виду психологическая сторона человеческого бытия, играющая первостепенную роль в любых конфликтах.
Человеком движет желание защитить то, что для него сакрально. Под сакральным я понимаю то, ради чего человек готов рисковать всем. Что-то, во что мы верим, с чем мы ощущаем некую эмоциональную связь. Для кого-то это советское наследие, для кого-то – наоборот, свобода от социального прессинга и связанных с ним предрассудков.
На последнем ART-KYIV Contemporary вы совместно и Ириной Яцык курировали проект «Воле-виявлення». В описании к нему есть тезис о необходимости недопущения таких жертв, которых одна сторона уже не сможет простить другой. Что ты думаешь об этом сегодня?
Майдан стал точкой невозврата. Получив этот травматичный опыт, украинцы изменились. Это не значит, что все сразу стали счастливыми, но пришло понимание того, что такое свобода и чего она стоит.
«Воле-виявлення» – это и свобода, и воля к выбору, к переменам, и готовность к борьбе. Вопрос в том, как себя вести, когда кто-то решил безосновательно ограничить твою свободу. Смириться и ждать, что тебе ее вернут при хорошем поведении или проявить волю? Но что такое воля, если не готовность рисковать, преодолевая боль и страх? Здесь не может быть готовой красивой формулы, это всегда риск. И это совершенно непонятные вещи для людей с патерналистским мышлением – добровольно выйти из зоны комфорта признать свои ошибки.
Украинцам в условиях новой реальности неизбежно приходится не только бороться с рядом реальных угроз, но и выстраивать новую украинскую идентичность, что называется, «с колес». Ты ощущаешь, как это происходит?
Я верю, что здесь важна доля самоиронии. Самоирония – оружие открытых, и отличное пространство для роста и взаимодействия. А вот ее отсутствие – симптом несамокритичности и склонности к утопии.
Когда ты чересчур серьезно к чему-то относишься, это тоже форма иллюзии. А когда можешь посмотреть на себя самого без ложного пафоса, увидеть какие-то недостатки – это гораздо более здоровый подход к осмыслению того, кто ты есть.
Возвращаясь к проекту «Воле-виявлення». Его экспозиция визуально смотрелась не как групповая выставка, а как серия мини-проектов. Это осознанный экспозиционный ход или просто хотелось максимально использовать пространство Арсенала?
Формируя экспозицию, важно учитывать не только формальные и эстетические критерии, но и смысловые. Даже если определенная работа кардинально отличается от других, но в контексте проекта работает и позволяет взглянуть на вещи по-новому, лучше ее оставить.
Работая над «Воле-виявленням», нам хотелось создать живую экспозицию, а не искусственно подогнать все под некий визуальный «дресс-код». Здесь важно быть готовым к некоторой доле риска, иначе на выходе может получиться ожидаемо и неинтересно.
Еще одна выставка, которую ты упомянул среди проектов прошлого года – «Длинный путь к свободе» в Чикаго, которую ты курировал вместе с Алисой Ложкиной. В чем состояла задача этого проекта: представить некий документальный срез, суммировать какое-то художественное высказывание украинских художников на тему Майдана?
Я был удивлен, когда узнал, что в Чикаго существует Украинский институт современного искусства, основанный американцем украинского происхождения. А еще, оказывается, в Чикаго есть Украинский национальный музей с внушительной коллекцией украинского искусства – от парсун до живописи ХХ века.
В процессе подготовки проекта «Длинный путь к свободе» мы понимали, что многие зрители могли следить за событиями на Майдане только из масс-медиа. Хотелось, чтобы зритель мог сравнить свои впечатления от происходящего в Украине с тем, как реагируют на них в своих работах художники.
Как приняла проект публика?
С большим интересом. Для тех, кто следит за ситуацией в Украине, это как глоток свежего воздуха. Оттуда достаточно сложно понять и прочувствовать и хронологию событий, и то, как ситуация могла дойти до такого уровня драматизма. В экспозицию проекта вошли работы 14 украинских художников.
Фото: Кирилл Гайдай-Роскошный
