Олег Тистол: Ты продал шоколадку — купи пальму

Интервью с украинским художником Олегом Тистолом. Откровенно и без цензуры: про творчество, инфаркт, Путина, пальмы, деньги, войну и многое другое

 

Олег Тистол

Живописный cтиль

Свой стиль я никак не могу охарактеризовать. Это вопрос к искусствоведам. Никаких стилей я характеризовать не могу, не хочу и не буду. Так, для того, чтобы как-то было легче определиться, чтобы уже дальше вопрос не задавали (это я не Вас имею ввиду), то я его назвал «Украинское барокко». Но это не стиль, это даже не жанр — это просто мое геокультурное место. Что-то безусловно украинское, и если что-то такое в Украине было, что мне напоминает больше всего – это, конечно, барокко.

Урожай. 2013г., 200х200 см

 

 

Свой формат

Есть художники, которые рисуют на больших холстах. Я все люблю. Я неврастеник, мне скучно заниматься одним и тем же всю жизнь. Для меня идеальное определение слова «художник» – это, скорее, Пикассо, Леонардо, такие деятели, которые и то, и то. И Матисс туда же вписывается, а ты просто идешь по жизни, и что на тот момент подходит — тем ты и занимаешься. Художник — это самый свободный человек в мире!

Проект украинских денег

Это чисто борьба за красоту стереотипа, и борьба за историческую справедливость, эстетическую историческую справедливость. Ну были же у нас в начале века самые красивые деньги Европы! Для меня и для многих специалистов Нарбута или Бойчуков, Кричевского…

Люди разработали такую классную бонамистику! И вдруг потом я живу 30-ть лет своей жизни (это больше, чем половина моей жизни на сегодняшний момент), живу с российским рублем — это ужас и кошмар! И будучи 23-х летним мальчиком, я сидел, шкрябал офорты. О чем там могут быть офорты в советском союзе? О мечте: были бы деньги вот такие красивые — было бы хорошо, и все это из такого другого контекста…

 

 

 

 

 

 

 

Потом меня на это ощущение натолкнул журнал «Штука», польский. Они показывали проекты новых польских денег, а там — итальянские, британские деньги… Я думаю: «Боже мой, как же это все красиво!» Я живу 20-ть лет с этой бумажкой в руках, а оказывается: у людей такая красота. На лирах — караван, а там какой-то Ленин, Ленин, Ленин… что Ленин?

Я понимал, что это такое. Мне было очень приятно это делать. Все, что вы могли у меня видеть — все это страшный кайф. Все что делает художник на самом деле — страшный кайф. Даже если кто-то будет жаловаться, как тяжело долбил эту скульптуру — все равно этот человек получал удовольствие. Как на тренажерах. Ведь если нет — то это не искусство. Мне всегда интересно пробовать все виды искусства.

Поэтому, мы с Колей Маценко всегда говорили, что мы не художники, а культурологи скорее. Нам интересней о культуре в целом говорить. Вот мы с Колей (Маценко) сидим, что-нибудь красим, а разговариваем о каких-то глобальных, геокультурных событиях. О фронте, или докапываемся до какой-то истории, в чем там разница между Сагайдачным и Калнышевским, или Коля знает, как Прусский язык повлиял на Литовский. Это же важно знать. А чем еще интересоваться?

Зритель Тистола

Разный. На удивление, это тоже кайф. Я не вижу конкретного зрителя, они сами находятся: в основном, через каких-то кураторов.

Далеко не всем нравится то, что я делаю: от студентов — до каких-то пожилых коллекционеров. Я довольно часто сталкиваюсь с полынным пониманием, и восторгом. Но обычное для меня состояние, еще с советских времен, взаимодействие художника со зрителем — это равнодушие, конечно.

 

Арарат -19, 2006г.,  45х100 см

  Арарат -3, 2012г.,  45х100 см

 

Арарат -71, 2006г.,  45х100 см

 

Большинство людей – это постсоветское общество. То, что я предъявляю как искусство, как правило, вызывает реакцию: «да я не понимаю», «да мне не интересно» — и это нормально. Культурный продукт хорош тем, что он ненавязчивый. Заметьте, когда вы приходите в хороший ресторан, там играет лаунж, он играет тихо, когда вы приходите в херовый ресторан, там Владимирский централ — так, что у вас крышу снесет.

Имеется ввиду, что бескультурье очень агрессивное, а культура – очень мягкая. Даже если там что-то шокирующее: фотографии с кладбища, или из морга, то там обязательно табличка: до 18 не войти, тебя сразу предупреждают, и ты можешь заходить, а можешь не заходить. Тебе этого никто навязывать не будет. А если ты дурень, то висел бигборд с Медведчуком по всему Киеву, свою морду растиражировал — и это не только его касается, это касается и «Вона працюе». Я очень матюкался, потому что идешь ночью, красивый Печерск, ботсад — и тут «Вона працюе, вона не спить, вона…це Украина, » …твою ж мать!

Разве можно так некрасиво, так бездарно, так глупо травмировать жителей Печерска? Почему мой ребенок должен идти, умная, красивая девочка, и читать такую хрень? И портит настроение. Опять же, это вопрос культуры. Если ты что-то даешь, дай что-нибудь позитивное, чтобы меня это не раздражало.

 

Кризис…

Да, конечно кризис на творчество повлиял. Там не в ценах дело, цены не могут меняться, потому что они объективные и реальные. Уменьшились ли продажи? Да, конечно. Но это не сравнить с 90-ми годами, когда я вообще приехал достаточно обеспеченным человеком из Швейцарии в 1993-м году, вернулся на родину. И было жутко плохо. Картин вообще никто практически не покупал, кроме иностранцев. Это никому не было интересно. Но была страшная активная культурологическая деятельность, выставочная деятельность. Это было страшно интересно.

А что касается какого-то рынка и денег, то, конечно, нет. Сейчас просто война. Бизнес замер. А арт-бизнес — в том числе. И очень культурно происходит культурная жизнь, какая-то культурная борьба за какие-то культурные приоритеты, толкотня вокруг Арсенала… что-то еще…это типа, «Мы воюем и победим».

Имеется в виду, что все сейчас должны осознать, что единственная стоящая вещь, за которую стоит бороться – это, конечно, культура.

 

Деньги

Деньги я уважаю. Это платежное средство, пока не заменили на другое. Я не люблю заниматься зарабатываем денег ради зарабатывания денег. И на самом деле, должен сказать Вам честно, что и Вы этого не любите, этого никто не любит. Просто я могу себе это позволить. Вернее, не могу – я себе это позволяю. За свои 56 лет я никому задницу не лизал, ни перед кем не унижался, ни к кому не нанимался. Я с 4-х лет начал рисовать. Были там советская армия, был какой-то худфонд, какая-то степень компромиссности.

 

 

 

Да, деньги мне очень – очень нужны. Мне нужны деньги с одной единственной целью: чтобы мне дали возможность свободно, ни о чем не задумываясь, свободно заниматься культурным процессом. То есть, в моем случае – рисовать. Мне нужно само инвестирование в некий культурный процесс, чтобы я не отвлекался и разговаривал с мировым культурным пространством о своих проблемах и прощупывал интересно ли это им, мне и т.д.

И это не самолюбие. Это легкое, скажем, какое-то удовлетворение. И это избавляет от самого страшного чувства, которое у людей может появляется — чувства одиночества. У тебя купили картину, заплатили большие деньги — и ты же понимаешь, что это кому-то надо. Когда ты узнаешь, что это купили чисто с барыжной целью – перепродать – деньги вообще не радуют. Это вообще неинтересно. Что, я изливал душу, вот тут прыгал от радости или напрягался, чтобы ты вот это вот попытаться втюхать?! И это хорошо, потому что это в конце концов доходит до тех, кто это любит. Культура – она культура.

О новых проектах

Если по-правде, над чем-то конкретным я сейчас не работаю. Мы думаем над идеей с Колей Маценко об одном масштабном проекте, но что это будет — пока не знаем.

Нацпром, "Кохайтеся, чорноброві" , 2017, х/м/а

Мы работаем над своей фантазией, а потом это куда-то вписывается, вставляется или не вставляется. Мы действительно очень нагло и смело занимаемся своим любимым хобби. А потом оно занимает какое-то свое место. Мы занимаемся тем, чем должны заниматься взрослые, развитые цивилизованные люди. Мы занимаемся некими идеями и красотой.

Мечта

О мечте не скажу. На «Людыне року» мне задали вопрос: «Чем Вы больше всего любите заниматься?», на что я ответил: «Не скажу».

Мечта у меня переросла в глобальное культурологическое ощущение. Мечтаешь ты в детстве – ты думаешь, что вот это ты получишь – и будет хорошо. Тем более, я верующий человек, я очень четко, линейно эту жизнь рассматриваю.

 

Я понимаю все прошлые жизни моих предков, и понимаю где я с ними встречусь. Как-бы, вот те цели, которые у меня до того, в этой вечности – они промежуточные, ну что мечтать? У меня есть какие-то цели, которые я как-то худо-бедно достигаю. И не достигаю целей, когда они оказываются мне не нужны. Просто делаешь, и все.

Нет, меня злит, конечно, когда мечтаешь построить или купить мастерскую в Крыму, это обсуждается, а через несколько месяцев Путин туда врывается, и ватники начинают все крушить.

Ладно. Это не была прям мечта, это было пожелание. Нет – ладно, подождем пару лет. Куплю тот же пентхаус, только дешевле. На самом деле, как говорил один мой друг, крымский священник, с которым мы еще в художественной школе учились – сказал гениальную фразу: «Зло умным не бывает».

Все сразу возмущаются и вспоминают какого-нибудь олигарха, который что-нибудь украл. А потом вдруг вспоминают, что его уже посадили. Или скоро посадят. А потом анализируешь и понимаешь, что да, зло умным не бывает. И я понимаю, что если какой-то воришка ворвался в мой любимый Крым и там хочет покуролесить – и пусть куролесит, пока не приедут менты и не заберут. А я пока перетерплю и посижу где-то в кафе. Вот так надо воспринимать эту жизнь.

Вдохновение

Да, вдохновение никто не отменял, и это очень важная штука. И вдруг, получилось так, что чем ты старше тем его больше и больше…

Кавказ, 2013г.,  100х100 см

 

Оказывается, что в общем это — вот искусство! Эта штука, когда ты просто рассказываешь или кричишь и делишься с окружающими тем, что тебя очень сильно волнует. По мере взросления и приобретения каких-либо знаний эмпирическим путем и приобретения какого-то круга людей, ты все больше и больше о чем-то волнуешься. В детстве ты волнуешься, придет ли мама и заберет ли тебя из детского садика. И меня точно также сейчас волнует мама, как она меня волновала в десять лет.

Но сейчас, кроме этого, меня волнуют еще миллионы других людей. Уже не тысячи, а миллионы. У меня инфаркт после Майдана. Меня волнует судьба каждого из этих. И когда поет вот эта музыка, уже наша: «Плыве кача», я ее слышу — меня начинает на слезу прошибать. А это же не по поводу самого близкого человека. Это по поводу очень близкого мне человека, но с которым я не знаком. И эти волнения вокруг тебя происходят ежедневно. Они дают все больше импульсов, желания высказаться, потому что тебе все больше и больше хочется об этом рассказать.

Вот посмотрите, какая красивая пальма с петрикивкой – и все у нас будет хорошо. Потерпите – это же об этом. Как Матисс во время Первой мировой войны, Второй мировой войны: Он рисовал красивые обнаженные женские натуры, одалисок.

Потом, когда война заканчивается, оказывается, что Матисс был прав. А пока тут бегают стреляют, то все думают, что Матисс какой-то дурак. Он не дурак. И потом, в истории Франции остается Матисс, а не Шарль де Голль. Аэропорт-то пока Шарля де Голля, но, поверьте, он будет или Пикассо, или Матиссом называться. Или тот развалится. Хотя, на французские деньги всегда там были «Делакруа».

Любовь к Украине в картинах

Люблю Украину. Да, на сегодняшний день, особо остро. Но, скорее всего, мои картины не о патриотизме. Это то, что меня больше всего интересует. Меня интересуют я, мои родные и близкие. А это перерастает, в интерес к окружению, к феномену этой стороны, и так получилось, что это мне искренне интересно.

 

Если бы я фанател от египетской скульптуры и пирамид, то я жил бы в Египте, если бы любил символы Америки, то жил бы там. Тащился бы от французской культуры — от того, как кони едят, спят и разговаривают.

 

Я считаю, что мне жутко повезло, что я родился именно здесь, именно в 60-м году, и просмотрел вот этот сериал про советский союз. Если бы я родился в 43-м, наверное было бы плохо. А в 60-х это кайф и мне страшно понравилось вот это все рассматривать, и до сегодняшнего дня мне невероятно везет и нравится, потому что от 60-го и до сегодняшнего дня вся эта история она все время вверх и становится лучше и лучше. Ты становишься все свободнее, мир все красивее, технологии все совершеннее, и диктаторов все меньше. На самом деле, мир невероятно позитивно развивается.

А Петриковская роспись — это один из элементов, который мне ближе. Это элемент такого непродолжительного периода времени, мне захотелось это изучить как символ. Я его представляю, но я его еще изучаю.

Мы с Маценко делали много картин с кафелем. Мы пытались какой-то отрицательный символ превратить в позитивный, советский, например, мы его изучали. Изучили и забросили.

Это у меня никакой не региональный патриотизм, не придуманная программа, как было у Ющенко: «я потомок такого-то». Я это изучаю, знаю откуда приблизительно мои предки, когда они и откуда сбежали, и что это было. Частично это были беглые болгары от османского ига, а частично молдаване.

Поэтому, фамилия у меня молдавская, и я знаю, что по-старомолдавски это означает «пистолет». Значит, у меня какой-то дедушка-молдаван был какой-то крутой чувак, но это не делает меня крутым от рождения.

Вопросы табу

Таких не помню. Я патологически честный, честный с собой. И с возрастом пришел к тому, что иначе жить просто не имеет смысла и поэтому так особо нечего скрывать.

Есть табу на темы, которые могут травмировать каких-то людей, родных или близких. Табу — это на чужие секреты. Но это вопрос цивилизованного культурного европейского взаимодействия. Тут не нужна душа нараспашку. Я люблю британские отношения.

Когда я попал в Британию в 80-х, я понял, в чем там суть: это отношения между свободными людьми. Это категорическое уважение к друг другу. Предполагаю, что там слово «гений» запрещено. Ведь если ты гений, а сосед у тебя что? А он уже не гений. Это вопрос действительно к личности, культуре, а хочешь подраться – на стадион.

Творчество

Во время Майдана, конечно, мое обычное планомерное творчество было прервано практически полностью. Естественно, в конце – инфаркт, это само собой. Потому что когда у тебя под окнами летают гранаты, бегают «титушки», а потом вокруг Киева начинают шнырять диверсанты… Какие же тогда пальмы? Да, были, но какие-то очень злые… Были очень грубые высказывания в искусстве, нужно было лечится этим всем и я, честно говоря, им этого не прощу.

Я никогда не прощу Росии, РФу этому, который, кстати, скоро будет переименован. Они о прошлом веке все забыли. Они 4 раза переименовывались: началась Российская империя, потом какая-то типа республика, потом СССр, а потом РФ. Они скоро переименуются, чтоб замять грехи прошлого, федерализируются. И вот эти уроды оторвали весь мой народ на пару лет от нормальной конструктивной жизни. Ни в чем не повинных наших детей просто заставили заниматься ими. Этими чебурашками. А зачем они нам нужны? И этот грех — они не могут понять.

Я смотрю их прессу, они не понимают, что происходит: война – не война. Какая война, они количество жертв выясняют. Да какая вам разница? Хоть одна жертва!

Война

Да как почувствовал? Страшно все. Война… В конце Майдана уже было понятно, что это уже военные действия, а вот это от подтверждения начала марта 2014 года, это же видно.

Это только для России что-то там гибридное — не гибридное, есть война – нет войны. Да нет – это и есть вторжение войск на чужую территорию, захват административных зданий. Это война, но другое дело, что Россия всегда воевала гибридно, всегда. Они так пытались захватить Финляндию, они так захватывали Молдову и Балканы в XIX веке.

Это всегда была гибридная война, типа мы православные, сейчас придём — и вас освободим. То они народы Средней Азии освобождают – от народов средней Азии. Мы эту историю переживали уже. На эти грабли наступали в начале XX века.

 

Вот Харьковская народная республика, бандиты Муравьёва на Киев, но тога было одно большое различие – начало XX века, и то, что для меня совершенно очевидно. Тогда они прикрывались очень прогрессивно как-бы западной идеей социализма – коммунизма, которая была модной, и которая действительно казалась достаточно конструктивной. И очень большая часть украинского населения повела на это.

Сейчас нам предлагают просто бюджетное рабо-владельчество и приходят какие то люди. Ну, если в Донецк бегут тетки с детьми, селятся в освобожденные квартиры, потому что там есть вода и унитаз… и эта страна пытается захватить. Понимаете, да?

У моего знакомого заселились офицеры в Джанкое в квартиру. Они расспрашивают (это офицеры, майор с семьей): «А как вообще действует машина-автомат? Как бойлер включить? А что такое «посудомойка»?». Захватить, колонизировать может более высокая в степени развития цивилизация. Когда 30% населения не знают, что такое канализация, они никогда унитаза не видели… Извините, ребята, куда же вы пошли? Как вы собираетесь на танках доехать до Киева, если вас на бензозаправочной станции остановит гаишник и дальше не пустит? Если вы не знаете, как на станции туалетом пользоваться – вы не доедете. Если вы не знаете, зачем изобретен самолет — вы не долетите.

Культурная тема, которая шокирует больше всего

Покажите плачущую мать, хоть одну, которая плачет за погибшим российским воином. А их тысячи. Когда-то еще Немцов писал об этом свой вяленький доклад. И ты понимаешь, что с такими вот объектами воевать можно только культурно, потому что соревноваться трудно. Люди для них не имеют ни малейшего значения.

У меня мой молодой знакомый оказался весной 2014 года в Москве, когда там произошла катастрофа в метро. Жители возмущались, почему два дня перекрыта ветка, потому что на работу им трудно попасть. Двадцать с лишним трупов за день – просто так, никакой гуманитарной катастрофы, никакой реакции.

Сейчас у них тотальная слежка в интернете — а они возмущаются, что это будет дорого стоить. И никого не возмущает, что будут ковыряться в их белье. И ведущая либерального канала заявляет, что пусть даже камеру у меня в спальне поставят — лишь бы спасти от террористов.

Журналистка не понимает, что она живет в рассаднике мирового терроризма. Вам на Каширке Путин дома взрывает, и Вы еще от каких — то других террористов собираетесь защищаться?! Правого сектора боитесь? И все всё при этом прекрасно понимают. Как писал великий русский поэт, мой любимый, кстати, Пригов: «Пускай нас лучше расстреляют, но только б не было войны».

Тогда они еще были способны этому смеяться — теперь это у них серьезно. Это либеральные журналисты. И вот это отсутствие плачущих матерей за погибшими детьми и есть окончательный и бесповоротный приговор всему. Ведь вначале мы все думали, Путин — он же дурак. Нет, он выполняет волю большей части населения, к сожалению. Это культура…

За что воюем? Социальные проекты

Не важно. Нет, я как раз хотел сказать – у меня все проекты культурные. Просто моя социальная активность крайне редко выливается в буквально социальные проекты, такие, как мы с Зеленским делали щиты для майдана, с какими-то четкими и внятными социальными месседжами. Но это мы не воспринимаем как объект искусства: ведь война, на майдане идет революция — это же не для пиара делается.

Одна из основных моих функций – очень трудно удержаться от того, чтобы не пойти на майдан во время этого, и не покидать коктейли Молотова. Внутренне тяжело. Очень трудно удержаться, от такой очень острой реакции на войну, буквально скажем, с воюющей стороны. Очень трудно удержаться чтобы это все не влезало, в буквальном, примитивном плакатном виде в искусстве. И тогда только приходит в голову одна очень важная и понятная такая штука: «За что воюем?».

Этот вопрос задали Абрамовичу в Лондоне, когда он вел переговоры. Нет, вы нам предъявите некий культурный продукт, который вы отстаиваете на фронте, понимаете, этот культурный продукт должен быть — и он должен быть беспрерывным.

Это диалог, как в детстве, можно ли считать каким-то диссидентством то что я рисовал в 70-е годы в художественной школе, опираясь, прежде всего, на Пикассо или на Сезанна. Да нет. Я просто активно участвовал во враждебной культуре. Можно ли считать протестом то, что я категорически не слушал советскую музыку Александры Пахмутовой, а слушал The Rolling Stones, Led Zeppelin, нет? Но…что из меня получилось? Из меня получился представитель глобальной мировой культуры, который хочет с этими людьми разговаривать. В конце концов, заканчивается тем, что я на выставке Пола Маккартни даю интервью в Киеве для телевидения. Это нормально: я попадаю в свой мир. Я там себя чувствую на много лучше, чем в тех советских республиканских каких-то выставках (даже в УССР), под каким-то циничным названием «Мальовнича Україна» — это среди хрущевских. Вот там я чувствовал себя чужим! В этом концлагере и в той рабовладельческой империи. А вот ЭТО — это нормально. Это какой-то внутренний героизм, когда в тебя летят свето-шумовые гранаты, а ты рисуешь пальму. Потому что это – символ. Не только, как говорил Дима, символ рая, нет. Это — имитации рая.

Символ — это символ. Например, Ионийский (Ионинский) монастырь у меня тут рядом с мастерской, там две пальмы на входе нарисованы. Это символ входа в Иерусалим, ну нет никакой новогодней елки, нового года нет. На самом деле, есть пальмовые ветви, которые стелятся к ногам Миссии. И когда ты об этом разговариваешь, в то время, когда те уроды ничего умнее не могут придумать, как только разрушить аэропорт имени Прокофьева, недавно построенный, то наша обязанность — в другом месте строить аэропорт имени Малевича. И только так можно культурно выстоять. И тогда тебе не страшна никакая оккупация, ничего! Потому что свободные люди, так или иначе, все занимаются культурой. Когда мы приезжаем в свободный мир, мы чем любуемся? Мы любуемся произведениями искусства, которые называются «архитектура». Когда мы ходим по какому-то там Бирюлево или Беляево, мы любуемся ужасом уродством и т.д.

О чем современная культура вообще говорит? Она говорит о правде. Все это заточено под это, понимаете? И о чем говорит советский каракуль? Он говорит: «Он врёт». Если говорить о разнице культур, что такое советская культура, из которой мы с таким трудом сейчас выскакиваем? Что такое, Союз Советских Социалистических Республик? Это не союз. И не добровольное объединение советских. Это что, какие-то советы, были какие-то парламенты? Нет — это все имитация. Социалистических, это в смысле как в Швеции, – так это вранье. Республики – это священное слово, обозначающее сборище, скажем, свободных людей? Или как в Польше – Речь Посполитая? Нет – это четыре слова в названии страны. И все ВРАНЬЁ. Из этой парадигмы, этого вранья, имитации, мы изо всех сил, просто выгрызая зубами, должны вырваться раз – и навсегда, чтобы наши дети никогда не жили в этом вранье. Чтобы они даже никогда не заглядывали в такое явление, как социалистический реализм. Он не социалистический. Социалистический реализм существует опять-таки в Скандинавии. Но не в рабовладельческой империи.

Реализм — это совсем другое. Реализм — это та девочка, что плывет на плоту и показывает, что она беженка из Крыма, и она везет это нашим западням соседям, чтобы показать, что с этим делать. Вот это реализм. А Ленин в топке, главная картина Лопухова времен советского союза, советской Украины, — это все враньё, никогда он (Ленин) не ездил там, и выглядел не так, и вообще — всего этого не было. Точно так-же, как вот эта страшная штука, как, например, Александр Невский — я уже смотрю, что по российскому телевидению показывают, что вот не было такого персонажа, его канонизировали. Канонизировали Гарри Поттера — его не было.

Я — верующий человек, у меня мой монастырь здесь рядом. Ребята, ну где-то же надо как-то остановиться! А потом кто-то из русских друзей спрашивает: «А что, все остальные святые?», «Да вот, сорок святых, которые лежат в Лавре. Да, это действительно реальные люди, которые жили, и совершали чудеса и подвиги, и попали в рай.

Провокации во время Майдана

Нет, мы проводили идеологическую экспансию. Когда в Донецке вдруг стали выбегать вот эти провокаторы первые с триколорами, то мы тога с Зелинским, закинули туда такой фейк, что Янукович — наш Президент, потому что они о нем забыли.

И они там напечатали плакаты, и на полном серьезе, в какой-то из дней вышли, типа Янукович – наш президент, за что им дали по шапке. Оказывается, что манипулировать этой публикой просто через фейсбук, с помощью умного человека Зелинского, это запросто и очень легко.

Если такая буквальная манипуляция состоялась, будем ли мы когда-нибудь об этом заявлять, как об акте искусства? Нет. Как акт культуры, как социальной жизни, я же не хвастаюсь тем, что я, например, бреюсь…? Или стригусь? Это акт культуры. Но это бытовой акт культуры. Вот то, чем нам приходится заниматься во взаимоотношениях с нашим сосудом. Это типа как гигиенический акт культуры. Ради того, чтобы получить возможность заниматься, интегрироваться в мировой культурный процесс.

Куликовская. Крым

Это правильно, это культурный процесс, и то что молодая художница, и то что она делает – это все превращая в перформанс, еще со сценарием и такой долго играющий. Это очень хорошо, потому что это и есть то чем мы должны заниматься, и то что это делает молодая художница, и как ей это болит, но в такой красивой форме, в такой сложной и интересной, но и понятно мировому культурному процессу — это очень похвально.

И на все эти проблемы мы должны реагировать, задавать вопросы. Вот она там думает, как и какие мы должны сделать выводы из ее культурных месседжей, что решать с переселенцами Крыма. А в это время, в Москве, запрещают какой-то музейный проект выставки, баннеры с Босхом. То, что они закрасят Черный квадрат – это я уже понимаю. Мы решаем, как аэропорт нам назвать: «Малевича» или лучше «Сикорского». А там, типа, уже Босх невозможен. Потому что, скажем, православным зрителям, может там что-то не понравится. То есть, это говорит как раз об этом культурном конфликте: на самом-то деле девочка переживает беду.

Скажем, Куликовская, и мой племянник, и мой доктор Дима – беженцы из Крыма. Здесь очень много беженцев из Крыма. Люди интегрируются на самом деле в свободном мире, в уютном мире.

В Украине это не такая там страшная трагедия – потерять какую-то хрущёвку среди ватников. Но это же все равно травма, очень страшная. Если человек это превращает в объект искусства — вот это и есть Украина.

Развитие современной украинской культуры

Счастье в труде, 2017г., х/а

Она сейчас развивается органично и, кстати, у нас до сих пор существуют такие стереотипы, что наша история трагическая. Да нет, у нас достаточно интересная европейская история. Конечно, были истории, голодомор. У меня два дяди умерли во время голодомора еще в 1933-м году. В одной семье и другой: папиной и маминой. Но потом же была война, которая унесла миллионы жизней. Такая история — это нормально.

Роксолана, х/масло, 280 х 480, 1995

 

А культура развивалась параллельно. Романтизм Шевченко или Леси Украинки – это романтизм ХХ века, который был и в Германии, и везде. И в Польше (у них – Мицкевич), и у нас те-же проблемы люди решали, говорил о свободе, о справедливости. Страшно, когда понятно. Петриковка была. И у меня на картинах тоже Петриковка. Это не работа с какой-то этнографией. Как сейчас девочки в вышитых рубашках и джинсах — это природный процесс.

Современное искусство

Я не хочу сейчас никого отдельно выделять, потому что если не вспомнить кого-то – обидеть другого. У меня есть набор моих любимых художников, или моих друзей, моих соратников. Это десятки людей, которые каждый в своей области работает, они выставлялись в хороших мировых музеях, а не в каких-то местах с 80-х. Но это очень скромный процесс. Если врываться с помощью больших денег, так как китайцы, такого не хочется.

 Путь Винни, 2013г.,  300х300 см

Я радуюсь, что сейчас на олимпиаде у Украины нет такого, что мы — чемпионы по золотым медалям. При чем здесь медали? Вы покажите мне спортивные площадки рядом с домом. Для молодёжи и для стариков и велотренажеры, а потом поговорим про олимпийские медали. Должно быть вот так. А не накачать наркотиками качков, чтобы они нам привезли медали, так медали у нас получают на Востоке. Вот это и есть наша олимпиада, ребята. Понятное дело, что первые места всегда у Америки. У них проблема, как похудеть, а у нас — как отбиться у РФа. Когда мы сравняем счета, тогда будет о чем поговорить.

И культурный процесс – это то же самое. Что у нас есть пару людей, которые уже с 80-х висят в коллекциях мировых музеев — это величайший подвиг. Мне государство за 25 лет не дало ни одной копейки. Я понял, что государство — я и есть. Вот это должны понять все.

Каждый украинец должен понять, что не надо вот эту русскую риторику, что государство нам что-то даст. Государство — это то, что если ты что-то хочешь, и это хочешь не один ты – соберись вот с теми, чего ты хочешь, пойди к тому, кто это может тебе организовать – и он тебе это сделает.

Сейчас я вижу, что этот процесс идет нормально, у меня чистый двор. Почему он чистый? Потому что я и жильцы дома сами убираем. И пол у меня помыт потому что я или сам мою, или нахожу того, кто мне помоет. И я не буду ждать, что Петя Порошенко придёт мне здесь подметать. Он мне ничего не должен. Он моложе меня, у него свои проблемы. Но там, где он мне должен: он не должен забирать Арсенал, чиновники не должны забирать Арсенал и об этом мы поговорим всерьез. Потому что это мое государство и это моя территория. Вот тут мы будем очень четко, жестко разбираться, и когда он едет на какие-то международные форумы и там блистательно выступает – да, я к тебе не лезу. Ты ко мне не лезешь – я к тебе не лезу. Хочешь делать шоколад – делай шоколад. Я хочу рисовать пальмы — я рисую пальмы. Как-нибудь договоримся. Я продал пальму – купил шоколадку. Ты продал шоколадку – купи пальму. Вот такие взаимоотношения мне очень нравятся. И уважать мы должны друг друга за то, что есть за что уважать. Не за что уважать – то Янукович уже знает.

Что такое культурный процесс – это еще и знание истории, то, о чем я уже говорил. Амнезия чем страшна? Когда человек не знает, что было вчера, он не может спланировать завтра. Это медицинский показатель. То же самое с Россией, они все время на одни и те же грабли наступают. На те гибридные войны, совершенно не анализируя, что же было вчера. Потому что у них Александр Невский. Не было Александра Невского. Поэтому ничего и не получается. И дедушка Ленин уже не жив, и Цой умер, что интересно. И Гарри Поттер придуман. И Анны Карениной никогда не было. Ты хоть сколько хочешь назови роман «Война и мир» историческим романом, но не было ни Наташи Ростовой, ни Болконского, ни Пьера Безухова, их не было в природе. Это не исторический роман, это фэнтези дорогие мои.

Поэтому, о великой культуре, где сплошная брехня, где Пушкин пишет о Полтавской битве, и придумывает какого-то мифического Мазепу, и такого-же Петра придумывает, просто живодера и убийцу. Как же вы можете завтрашний день спланировать? Конечно, вам кажется, что и Крым ваш и надо мыть сапоги в Индийском океане. И будете мыть, только чьи?… Ребята, вам только не сказали, что вы будете чужие мыть. Грязные сапоги индусских рабочих будете мыть.

Украина за границей

Да, вяло наше искусство там представляют. Как Вы видите, так оно и есть. Да, мы там присутствуем, очень слабо выражены.

То есть, не было никаких государственных программ — и Слава Богу. Их никогда и не было. Потому что если бы у нас появились какие-то бюджеты государственных программ, туда бы набежала куча коррупционных схем, и предъявили бы миру что-нибудь такое, что мир бы со смеху умер.

Все должно происходить природным путем. И вот то что у нас называется уже государством. То, что я уже определил, как сборище таких как я свободных людей, и когда мы уже наконец-то определим, что вот это нам надо показать, давайте деньги, тогда мы всерьез начнем заниматься репрезентацией украинской культуры, и тогда оно займет сове полное совершеннейшее место. А то что мы точечно, скромно участвуем в каких-то выставках — это хорошо. Это и было наше реально историческое место.

Майдан сделал культурную репрезентацию в балаклавах, лучше многих художников. А наша задача — это только подтвердить. Теперь еще посмотрим, как закончиться война и как красиво наши солдатики это сделают. И мы будем подтягиваться качеством под них, чтобы подтвердить не напрасно.

 

http://hudruk.com